– Шарль, – решительно сказала она. –Перестаньте, право! Нельзя же так серьезно относиться к каждой шутливой фразе…

– Ничего не могу с собой поделать, – призналсяд’Артаньян. – С вами меня все время бросает из крайности в крайность, то вжар, то в холод. Потому что вы до сих пор мне кажетесь видением, которое влюбой миг способно растаять… Даже когда я вспоминаю Нидерланды, берег тойречушки и рассвет над равниной…

Она опустила голову, ее щеки слегка порозо– вели:

– У вас отличная память на пустяки…

– Так для вас это был пустяк?! – горестновоскликнул д’Артаньян. – А я-то решил в своей самонадеянности, что еслиженщина так отвечает на поцелуй… Для вас это был всего лишь пустяк…

– Вовсе не пустяк…

– Вы это говорите, чтобы утешить меня…

– Ничего подобного. Я сказала бы вам и больше, Шарль,но… – в ее глазах светилось лукавство, – но я всерьез опасаюсь, чтовы, узнав, что небезразличны мне, чего доброго, прыгнете сгоряча в реку или устроитееще какую-нибудь глупость…

– Я вам небезразличен? – задыхаясь от волнения,переспросил д’Артаньян. – Повторите это еще раз!

– А вы не выкинете прямо на улице какой-нибудьглупости?

– Клянусь вам, нет!

– Клянетесь?

– Клянусь!

– Ну хорошо. Вы мне небезразличны… но если вы и дальшебудете стоять посреди улицы со столь широкой и, простите, довольно глуповатойухмылкой, англичане вновь станут на вас коситься… А привлекать к себе излишнеевнимание мы с вами не должны.

«О господи, знала бы она о вечере в «Кабаньейголове»! – подумал д’Артаньян без особенного раскаяния. – Если уж этоне подходит под определение „привлекать к себе внимание“, значит, я не понялангличан…»

– Пойдемте, – сказала она. – Мне отчего-тостало казаться, что за нами следят… только не оборачивайтесь открыто!

– Вон тот человек, одетый как средней руки горожанин?

– Именно.

– Все возможно, – сказал д’Артаньян. – Бытьможет, лучше будет его на всякий случай прикончить?

– Шарль, вы не в Париже…

– Верно. А жаль…

– Ну, может быть, я зря тревожусь, – сказала оназадумчиво. – Но он определенно шел следом за нами какое-то время…

– Винтер… – серьезно сказал д’Артаньян. – Онне давал о себе знать?

– Пока нет. Не беспокойтесь, Шарль, я принимаюнекоторые меры предосторожности. Вряд ли он решится на что-то в центре Лондона…

– Только подумать! – в сердцах сказалд’Артаньян. – Я ведь стоял в двух шагах от него, мог три раза проткнутьшпагой! Если бы не этот негодяй, герцог Орлеанский…

– Не думайте об этом, Шарль. Все обойдется… Как там нашгорожанин?

– Он пропал куда-то, – сказал д’Артаньян,оглянувшись со всеми мыслимыми предосторожностями, якобы невзначай. – Яего больше нигде не вижу… Анна… Хотите вновь послушать стихи?

– Пожалуй.

Для верных слуг нет ничего другого,

Как ожидать у двери госпожу.

Так, прихотям твоим служить готовый,

Я в ожиданьи время провожу.

Я про себя бранить не смею скуку,

За стрелками часов твоих следя.

Не проклинаю горькую разлуку,

За дверь твою по знаку выходя.

Не позволяю помыслам ревнивым

Переступать заветный твой порог.

И, бедный раб, считаю я счастливым

Того, кто час пробыть с тобою мог…

Анна какое-то время шагала рядом с ним, опустив голову.

– Это прекрасные стихи, – сказала она тихо. –Но только не говорите, что сочинили их сами. У вас множество добродетелей, носреди них нет способностей к поэзии…

– Ваша правда, – сказал д’Артаньян. – Я и непытаюсь выдавать этот сонет за свой. Его сочинил Уилл Шакспур, тот самый,которого вы видели сегодня в театре. Решительно не пойму… Толстый, лысый,совсем старик – а ухитряется так волшебно передать то, что у меня на сердце…Колдовство какое-то. А у меня, как ни бьюсь, ничего не получается. Первуюстрочку, а то и две, еще худо-бедно удается придумать, а дальше, хоть тытресни, ничего не выходит… Да что там далеко ходить, у меня вот прямо сейчасродилась в голове великолепная строка: «Как упоительны над Темзойвечера…». – Он помолчал и печально закончил: – А дальше – ни в какую…

– Не огорчайтесь, Шарль. У вас есть множество другихдостоинств.

– Нет, ну почему у меня не получаются стихи, как уШакспура, если я вас люблю так, что хоть с ума сходи?

Анна ничего не ответила. Они шли над Темзой, с рекинаплывала прохлада, совсем как тогда в Нидерландах, и кроны деревьев на томберегу на фоне заката выглядели сказочными чудовищами – то ли стражами любви,то ли угрозой, и будущее казалось д’Артаньяну непроницаемым, как эта темнаявода. Он боялся надеяться и боялся оставить надежды…

– Вы ничуть не похожи на Рошфора в том, что касаетсястихов, – сказала она задумчиво. – Рошфор тоже частенько читаетстихи, главным образом испанцев, но всегда выбирает что-то печальное… Вы незамечали за ним такого обычая? Нет? Ну, вы еще мало его знаете пока что…

– Анна… Он… не ухаживает за вами?

– Боитесь проиграть в сравнении? – улыбнулась она.

– Боюсь, – честно признался д’Артаньян. – Онстарше, увереннее, он лучше знает жизнь и людей… Я уже понял, что в вашихпоездках по поручению кардинала вам много времени приходится проводить вместе.Неужели он не пытался…

– Нет.

– Почему? Невозможно быть рядом с вами и не влюбиться.

– И тем не менее… – сказала Анна серьезно. –Это загадка, вы правы. Будь у него кто-то, мы бы узнали рано или поздно – малочто, к примеру, может укрыться от Мирей де Кавуа. И все же… Я подозреваю, что впрошлом у него есть какая-то тайна. Связанная именно с женщиной. Когда речьзаходит о любви, у него каменеет лицо и на губах появляется столь горькая усмешка,что какая-то тайна просто обязана существовать. Не без причины человекпостоянно выбирает самые печальные стихи…

И она нараспев продекламировала:

Наши жизни – это реки,

и вбирает их всецело

море-смерть.

Исчезает в нем навеки

все, чему пора приспела

умереть.

Течь ли им волной державной,

пробегать по захолустью

ручейком —

Всем удел в итоге равный:

богача приемлет устье